Логика работы Зигмунда Фрейда"Человек по имени Моисей и моноистическая религия"

Наша «оригинальность» - это просто мутация чужих идей, которые, в свою очередь, являются мутациями предшествующих идей других; наши игры Добра и Зла с нулевой суммой - это покров, дающий нам цель в борьбе с другим и отождествляющий себя с их Добрым врагом, не позволяющий нам видеть зло в себе и добро в другом; и все наши попытки «защитить», какой бы ни была наша любимая ортодоксия (религиозная, политическая, юридическая, историческая, культурная, научная и т. д.), в конечном итоге являются попыткой не сохранить первозданное прошлое, а поддержать дамбу против нынешнего хаоса, который мы верю, что мы не можем вынести по-настоящему смотреть в лицо.Другой идеей Фрейда был принцип реальности: степень, в которой можно отказаться от собственных желаний или предпочтений в пользу реальности. Эта фрейдистская фигура отца - это попытка держаться как можно дальше от реальности или, по крайней мере, укротить реальность, и она наполняет все, что мы есть, и все, что мы делаем, особенно когда мы думаем, что преодолели ее или даже сумели держите наши шеи подальше от его петли. Но, как выразился Лакан, фигура отца по необходимости является абсолютной авторитетной фигурой, которая должна потерпеть неудачу.Как индивид-невротик всегда знает о подавленном, хотя и в особой психологической форме, так и еврейский народ знает об историческом преступлении своих предков. Хотя оно и завуалировано религиозными искажениямию.Развитие в раннем детстве влечет за собой сильную зависимость ребенка от своих родителей, ребенок заходит так далеко, что приписывает своим родителям все атрибуты, которые взрослый мир может приписать Богу: всемогущий, всезнающий, вселюбящий, вездесущий - по крайней мере, в детском мирке. Как известно каждому взрослому, наступает время, когда ребенок, переходя в подростковый возраст и становясь взрослым, теряет этот образ родителя: они понимают, что их родители не могут решить каждую проблему и предотвратить каждую травму, которую они не делают. они знают все, что даже они могут расстроиться или даже злиться на своих детей, и что они едва ли осознают все, что могут делать их дети. Возможно, даже многим родителям придется утратить эту иллюзию самих себя. В любом случае, вместо убийства ребенок теряет свою пресловутую фигуру отца перед реальностью - так или иначе, фрейдистская фигура отца терпит неудачу. Есть несколько способов чтобы развивающийся ребенок, конечно же, на это отреагировал. Например, они могут поступать так же, как сыновья из «Тотема и табу», или даже как евреи из «Моисея и единобожия», и стремиться создать нового «отца», проецируя на него старый иллюзорный образ «идеального родителя», который у них был раньше. другая реальность. Фрейд считал, что это источник авраамической концепции Бога, особенно Бога как Отца; Хотя религиозные реалии могут быть более сложными, чем мог допустить атеизм Фрейда, он был не лишен смысла. Человеческое стремление к идеальной родительской фигуре, что-то родственное фрейдистскому отцу, настолько дьявольски тонко, что мы редко, если вообще когда-либо, осознаем, что сами их выдумываем; и, что еще хуже, если мы будем воспринимать любого агента или партию как угрозу тому, что, по нашему мнению, гарантирует нам порядок, мы можем атаковать, вплоть до совершения зверств во имя «Отца». Это знакомые истории: насилие на религиозной почве, политические восстания и множество других, более банальных, менее кровавых случаев.Для Лакана неудача пресловутой фигуры отца, божественного родителя развивающегося ребенка, была возможностью для взрослой жизни - взять на себя ответственность за свою жизнь, приняв ограничения человеческого состояния. Я не уверен, что мог подумать Фрейд по этому поводу, но я верю, что фигура его отца также может быть связана с другой его идеей, которая также упоминается в книге Моисей и монотеизм: то, что Фрейд считал своего рода моральным превосходством монотеизма над политеизмом. Хотя не совсем сразу понятно, что имел в виду Фрейд, и, конечно, он способен поддаваться ненужным оскорбительным предложениям, я считаю, что существует потенциально искупительная интерпретация оценки Фрейдом монотеизма как морального превосходства над политеизмом. У Фрейда, самого атеиста, очевидно, не было религиозной мотивации для такого взгляда; даже если бы его обвинили в пособничестве европейскому христианскому миру, эта идея все равно могла бы быть в значительной степени ненужной, поскольку явные опасения по поводу монотеизма не были повседневной реальностью для верующих в Троицу. Что бы Фрейд ни пытался сказать, это не метафизично и даже не обязательно этично, но, в конечном счете, психологически - он пытается сказать что-то фундаментальное о человеческом состоянии. Чтобы принять реальность в какой-либо степени, человек должен добровольно отказаться от своих личных предпочтений и желаний в пользу неизменных обстоятельств - истины, если хотите. Такое движение - движение от множественности к сингулярности; существует бесчисленное множество возможных желаний и предпочтений, ни одно из них не гармонично, а лишь одна реальность. В этой структуре «политеизм» может представлять фундаментально фрагментированный мир ребенка, который отвергает принцип реальности; и наоборот, «монотеизм» тогда назвал бы объединенную реальность, стоящую за личными предпочтениями человека, или то, что мы могли бы назвать «эго».Если Моисей и монотеизм - это окончательное тематическое исследование Фрейда, психоаналитическое описание «случая человека», тогда возникает вопрос: «От чего страдает человек?» Какого рода оригинальный первичный опыт определяет судьбу Человека как «клинический случай», как филогенетически, так и онтогенетически? Ответ Фрейда в своей книге столь же удивителен, сколь и категоричен: судьба человека решена травмой. На индивидуальном уровне Фрейд изначально ограничивается «генезисом человеческих неврозов» , однако его аргумент постепенно перерастает в общее описание Menschwerdung. Травма имеет три характеристики: (1) она возникает в раннем детстве, «с того момента, когда ребенок начинает говорить» [aus der Zeit der beginnenden Sprachfähigkeit]; (2) об этом обычно забывают и преодолевают «инфантильную амнезию» только с помощью «экранных воспоминаний»; (3) травматические впечатления обычно бывают сексуального и агрессивного типа и наносят нарциссический вред эго. Хотя он допускает, что некоторые травматические переживания могут немедленно вызвать симптоматическое расстройство, Фрейд утверждает, что детская травма обычно сопровождается латентным периодом, в течение которого она находится в спящем состоянии и вызывает патологическое состояние только в более позднем возрасте в результате второе разрушительное событие. Помимо предложенной Фрейдом универсальности травмы, описание здесь довольно прямое или, по крайней мере, не кажется неожиданным и надуманным. Отсроченный эффект травматического опыта и идея о том, что, как правило, для возникновения невроза необходимы два травмирующих события, второе из которых повторно активирует «посредством отсроченного действия» силу первого, - это основные составляющие фрейдистского психоанализа.Однако этого нельзя сказать о том, как Фрейд рассматривал повторное возникновение травмы на социальном уровне, поскольку на этом этапе он прибегал к устаревшему понятию Ламарка о передаче следов памяти (и особенно, о передаче от поколения к поколению). конечно, травмирующее воспоминание-след убийства первобытного отца) в так называемом «архаическом наследии». Совершенно ненаучный аргумент Фрейда, несмотря на единодушное неприятие со стороны ответственных биологов, вызывает беспокойство не только потому, что он основан на явно ложном принципе наследования, но и потому, что он предполагает, что человечество (отнюдь не ясно, хочет ли Фрейд сохранить свой тезис для религиозного толка) изначально наделено, конституционально затронуто, неизбежно рождено с опытом травмы. «Человек» Фрейда предстает здесь как фундаментально травмированный субъект. И травма гораздо более первична, чем «тревога рождения» Ранка, Хайдеггера, экзистенциалистская «онтологическая незащищенность» или, действительно, знаменитое плач Эдипа о mè phunai (лучше не рождаться), потому что она действует до и после появления новый человек в мире, как трансиндивидуальный пережиток первоначального преступления. Механизм двойной травматической этиологии здесь дополняется третьим фактором, который гораздо менее «случайный», гораздо более «структурный», чем два других. Если сексуально-агрессивный опыт раннего детства, изначально забытый, но впоследствии повторно активированный другим событием в подростковом или взрослом возрасте, можно сказать, что он был «встречен» и «приобретен», то это неверно для межпоколенческой памяти. - следы, составляющие «архаическое наследие» - эти травматические следы являются конституциональными, наследственными, унаследованными, несмотря на то, что они уходят корнями в «приобретенный» фактор.Архаическое наследство может быть общим для всех людей независимо от нации. Например, понимание детьми универсальных символов языка, реакции в эдипальный период, которым невозможно научиться из опыта. А может быть национальным, которое составляет существенный бессознательный элемент национальной идентичности и позволяет индивиду применить к себе важные исторические события своего народа. У евреев это – история о Моисее.Именно Моисей придал характеру евреев религиозную основу, закрепил их черты характера, внушил им уверенность в своей особенности и жизнестойкость. Другой аспект, позволивший прижиться идее – исторический переход от чувственного к интеллектуальному осмыслению мира. Один из связанных с этим процессов - зарождение основ наук в попытках абстрактно-мысленного постижения явлений мира. Моисеев абстрактно-интеллектуальный Бог - триумф интеллекта над чувственностью, имеет аналог и с невротическим явлением, обозначенным как «всемогущество мысли». Хотя сама идея единого бога, напоминает Фрейд, не была моисеевой, он принадлежала египетским жрецам храма Солнца, а Моисей позаимствовал ее у Эхнатона, была принесена евреям именно Моисеем. Поэтому связалась с его именем. Фрейд идет еще дальше, он напоминает, что идея единого отца-правителя идет из глубины веков от кланового отца-правителя. Монотеистическая идея единого Бога – пробуждение вековой групповой памяти, возврат подавленного, где отец-Бог снова становится главой семьи.Психическая склонность угнетенных масс ощущать свое величие и возвышенность (быть выделенным «ребенком» отца-Бога) и соответствующее предложение Моисея быть особенным народом, также не дала забыться предложенным принципам-заповедям. Предание о Моисее стало частью легенды, в которой нуждается всякая религия как социальный феномен.Таким образом, последняя работа Фрейда «Человек по имени Моисей и монотеистическая религия» внесла важный вклад в широкий круг вопросов.В книге были пересмотрены неоламаркианские теории наследственности, предложена теория формирования религий, дана радикальная критика современной историографии и представлена новая психоаналитическая теория коллективного разума и травмы. Литература1.Фрейд З. Моисей и монотеизм. – М.: REFL-book, Ваклер, 1998.2.Moscovici, Marie. (1986). Préface. In Sigmund Freud, LёHomme Moïse et la Religion monothéiste. Trois Essais (p. 15-53). Paris: Gallimard.3.Yerushalmi, Yosef Hayim. (1991). Freudёs Moses, Judaism terminable and interminable. New Haven and London: Yale University Press..