Сравнительный анализ и интерпретация русских переводов Шекспира в пьесе "король Лир".

Дружинин утверждал, что нельзя выразиться так: «Меч не должен обладать чувствительностью сердца», а потому его перевод звучал следующим образом: «Жалость солдату неприлична». Сорока считает, что эту мысль передать по-другому: «Мечу мягкосердечье не пристало». Дружинин пасует перед фразой «Человек от слёз делается солёным человеком», Сорока в ответ на это подбирает такой эквивалент: «Да от такой беды осолонеешь», создавая неологизм, подобно Шекспиру. Согласно Дружинину фраза «людская пышность должна принимать лекарство» запретна. Согласно Сороке, это будет звучать так: «Лечись, – /Роскошество, подставь бока, почувствуй,/Что чувствует под бурей нищета…/
Отсюда следует вывод: что непозволительно для переводчика в XIX в., становится экспериментальной площадкой для творчества в веке XX. Дружинин пишет: «Мы не можем допустить в русский язык прилагательного собачесердый [7]. Сорока восклицает: «Но разве есенинские «солнцеголовый», «златоязыкий» менее необычны?» [7]. И не отступая ни на йоту от стремления передать новаторский стиль Шекспира, Сорока своим переводом демонстрирует нам безграничность возможностей русского языка. Даже если где-то не удаётся передать в нужном месте неологизм, переводчик умело компенсирует эту неудачу сходным неологизмом в другом месте. Например, в III акте Эдгар говорит о Лире: «Лир одочерён, как я оботцован», имея в виду схожесть ситуации. Сорока, понимая невозможность прямого вживления этого оборота в данный отрывок, применяет этот приём в другом месте: «Уже повысил в чине я тебя, /а выполнишь веленье – овельможу». Адекватно трактуя характеры шекспировских персонажей, Сорока создаёт равнозначный трагедии перевод. Он предлагает хорошенько всмотреться в пьесу и попытаться определить, каков на самом деле Лир: светел? правосуден? мудр? или пленён тёмной яростью? Лир, отдав двум дочерям Регане и Гонерилье, королевство и получивший за это унижение, оскорбление и шанс на погибель, уходит от них в степь, полный ярости. Сорока-переводчик передаёт эту ярость вполне в духе Лира (импульсивность и растерянность): «Нет, ведьмы, нет! Я отомщу вам так, / Что вся земля… Я сотворю такое… / Ещё не знаю, что… Но дрогнет мир.//
Неся бурю в душе, Лир попадает в настоящую бурю и, истерзанный ею, теряет разум. В VI сцене IV акта Лир обрушивается на женщин: «Творите блуд – ведь Глостеров ублюдок / К отцу добрей, чем дочери мои, / Зачатые на простынях законных. / Все в малу-кучу! / Совокупляйтесь! – мне нужны солдаты. / Вон у жеманной дамы / Лицо пророчит снег в развилке ног. / Уж так чиста, что ей про наслажденья / И не упоминай. Так вот она / Хорихи похотливей, кобылицы / Раскормленной ярей…». Отрывок, выброшенный Дружининым за неблагопристойность, эффектно «ввинчен» Сорокой в общую ткань текста. Он, как нельзя лучше отображает бешенство и безумие несчастного старика, который в таком состоянии просто не способен подбирать выражения и лицемерить. В данном случае он говорит то, что думает. И нет здесь ни светлой отрешённости от гордыни, а есть только безумная жажда мести и безумная решимость вернуть своё королевство назад. Некоторые переводчики (Л. Толстой, например) старались трактовать эту неистовую ярость как светлую и благородную мудрость титана [7]. Для Сороки подобное толкование неприемлемо. Ведь и сам Лир вовсе не считает себя мудрецом. Он говорит, очнувшись от бреда: «Я стар и глуп». В сцене бреда звучат поистине пророческие его слова: «Я проповедь скажу…/ О том мы плачем, что пришли на сцену / Всемирного театра дураков./ Но проповедь его неожиданно обрывается. И это одна из загадок пьесы: какую проповедь хотел произнести Лир?
Новизна перевода Осии Сороки отличается ещё и тем, что параллельно с переводом он ведёт литературоведческое расследование, пытаясь себе и читателям объяснить, что скрывается за недоговоренностью или маскировкой каких-либо мотивов в пьесе. «О, Шекспир мастер мучить!», – замечает он [7].
Итак, перевод Осии Сороки представляет собой перевод-исследование, призванный вскрыть загадки трагедии «Король Лир» и вплотную подвести читателя или зрителя, не знающего английский язык, к новаторскому «словотворчеству» Уильяма Шекспира. Сам перевод требует более пристального и внимательного изучения.
2.3. Перевод Б. Пастернака как образцовый перевод
Рациональнее всего рассматривать перевод Бориса Пастернака на его собственных выводах по изучению творчества Шекспира.
Стиль Шекспира отличают три особенности, – считает Пастернак. Его драмы глубоко реалистичны по духу. Их выполнение по-разговорному естественно в местах, написанных прозою, или когда куски стихотворного диалога сопряжены с действием или движением. В остальных случаях потоки его белого стиха повышенно метафоричны, иногда без надобности и тогда в ущерб правдоподобию [6, 343]. Приведём пример такого отрывка, написанного прозой. Это место, когда Эдмунд поставил себе целью оговорить своего сводного брата Эдгара, выставить его предателем и убийцей. Ему это легко удаётся, тем более, что он применяет противоположный приём лицемерного выгораживания Эдгара, тем самым ещё сильнее разжигая огонь ярости в Глостере. Диалог написан в прозе и звучит почти также правдоподобно, как в жизни, несмотря на неупотребляемые у нас выражения типа «милорд». Пастернак уловил это стремление Шекспира передать убийственное воздействие такой обыденной, легкопроизносимой лжи: «Глостер. Отчего ты так торопливо спрятал это письмо?/Эдмунд. Я не слыхал никаких новостей, милорд./ Глостер. Что за бумагу читал ты сейчас?/Эдмунд. Я ничего не читал, милорд./Глостер. Ничего не читал? Что ж в таком случае ты спрятал так торопливо в карман? Дай мне листок. Если в нём нет ничего, я это и без очков увижу./Эдмунд. Сэр, простите меня. Это письмо от моего брата. Я ещё не дочитал его до конца. Но, судя по тому, что я успел разобрать, вам лучше не читать его./Глостер. Дай мне письмо./Эдмунд. Покажу я вам его или нет, я поступлю одинаково дурно. Судя по его содержанию, это письмо нехорошее./Глостер. Посмотрим, посмотрим…/Эдмунд. К чести брата, хочу верить, что он написал мне в таком духе, только чтобы испытать меня./Глостер (читает). «Это почитание старости отравляет нам лучшие годы нашей жизни и отдаёт деньги в наши руки слишком поздно, когда по дряхлости мы уже не можем воспользоваться ими в своё удовольствие. Я склоняюсь к убеждению, что тиранство стариков – бесполезный предрассудок, властвующий над нами только потому, что мы его терпим. Встретимся и поговорим попдробнее. Если бы отец мог уснуть и не просыпаться, пока я не разбужу его, тебе досталась бы половина его доходов и постоянная любовь твоего брата Эдгара». Что это? Заговор? «…уснуть и не просыпаться… тебе досталась бы половина его доходов». И это мой сын Эдгар! И у него рука поднялась вывести эти буквы! Сердце его ютило такие мысли!.. Когда ты получил это? Кто принёс тебе это письмо?» [8, 32 – 33]. Здесь и далее в этой сцене правдоподобность разговора, заблуждение Глостера и хитроумная игра Эдмунда переданы веско и точно.
Далее Пастернак обращает внимание на образную речь Шекспира. «Она (речь) неоднородна. Порой это высочайшая поэзия, требующая к себе соответствующего отношения, порой откровенная риторика, нагромождающая десяток пустых околичностей вместо одного вертевшегося на языке у автора и второпях не уловленного слова. Как бы то ни было, метафорический язык Шекспира в своих прозрениях и риторике, на своих вершинах и в своих провалах верен главной сущности всякого истинного иносказания» [6, 343]. Рассмотреть метафоричность речи Шекспира лучше всего на диалогах Шута и Лира, ведь речь шута – воплощение образности, в которой слой за слоем можно открывать новый смысл, что и делает своим талантливым переводом Пастернак: «Шут. Если бы мозги у человека были в пятках, не грозили бы его уму мозоли?/Лир. Грозили бы./Шут. В таком случае поздравляю тебя. Твоим мозгам никогда не придётся ходить в туфлях./Лир. Ха-ха-ха!/Шут. Увидишь, как милостиво примет тебя другая дочь. Хотя она похожа на другую, как лесное яблоко на садовое, позволь мне знать то, что я знаю./Лир. Что же ты знаешь, дружок?/Шут. Что на вкус они обе кажутся такими же кислыми, как два лесных яблока. Можешь ли ты сказать, почему нос на лице у человека посередине?/Лир. Нет./Шут. Чтобы иметь по обе стороны от себя по глазу. Чего не разнюхает нос, то глаза досмотрят./Лир. Я был так несправедлив к ней…/Шут. А можешь ли ты сказать, как устрица делает свою раковину?/Лир. Нет./Шут. Я тоже не могу. А зачем улитке домик, я знаю./Шут. Чтобы было куда всовывать голову, а не подставлять её под удары дочерям вместе с незащищёнными рожками» [8, .56 – 57].
Пастернак даёт исчерпывающее объяснение понятия образности речи: «Метафоризм – естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач. При этом несоответствии он вынужден смотреть на вещи по-орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями. Это и есть поэзия. Метафоризм – стенография большой личности, скоропись её духа» [6, 345].
Пастернак делает акцент на масштабности личности Шекспира, на мощности его дарования: «Бурная живость кисти Рембрандта, Микеланджело и Тициана не плод их обдуманного выбора. При ненасытной жажде написать по целой вселенной, которая их обуревала, у них не было времени писать по-другому. Импрессионизм извечно присущ искусству. Это выражение духовного богатства человека, изливающегося через край его обречённости. Шекспир объединил в себе далёкие стилистические крайности. Он совместил их так много, что кажется, будто в нём живёт несколько авторов. Его проза закончена и отделана. Она написана гениальным комиком-деталистом, владеющим тайной сжатости и даром передразнивания всего любопытного и диковинного на свете. Полная противоположность этому – область белого стиха у Шекспира. Его внутренняя и внешняя хаотичность приводила в раздражение Вольтера и Толстого. Очень часто некоторые роли Шекспира проходят несколько стадий завершения. Какое-нибудь лицо сперва говорит в сценах, написанных стихами, а потом вдруг разражается прозою. В таких случаях стихотворные стены производят впечатление подготовительных, а прозаические – заключительных и конечных. Стихи были наиболее быстрой и непосредственной формой выражения Шекспира. Он к ним прибегал к средству наискорейшей записи мыслей. Это доходило до того, что во многих его стихотворных эпизодах мерещатся сделанные в стихах черновые наброски к прозе. Сила шекспировской поэзии заключается в её могучей, не знающей удержу и разметавшейся в беспорядке эскизности». В кратком монологе Глостера пример такой скорости и эскизности: «Глостер (опустившись на колени) О боги!/Я самовольно покидаю жизнь,/Бросаю бремя горестей без спросу./Когда б я дольше мог снести тоску/Без тяжбы с вашей непреложной/волей,/Я б дал светильне жизни догореть/В свой час самой. Благословите, боги,/Эдгара, если жив он. (Встаёт с колен.)/Ну, прощай» [8, 165 – 166].
Большое значение Пастернак придавал ритмике в драматургии Шекспира. В своей статье «Замечания к переводам Шекспира» он писал: «Ритм Шекспира – первооснова его поэзии. Размер подсказал Шекспиру часть его мыслей, слова его изречений. Ритм лежит в основании шекспировских текстов, а не завершительно обрамляет их. Ритмическими взрывами объясняются некоторые стилистические капризы Шекспира. Движущая сила ритма определила порядок вопросов и ответов в его диалогах, скорость их чередования, длину и короткость его периодов в монологах. Этот ритм отразил завидный лаконизм английской речи, позволяющей в одной строчке английского ямба охватить целое изречение, состоящее из двух или нескольких предложений. Это ритм свободной исторической личности, не творящей себе кумира и благодаря этому искренней и немногословной» [6, 342 – 344]. Пастернак-переводчик и Пастернак-поэт ощущает этот ритм и с большим мастерством передаёт его: «Войте, войте, войте! Вы из камня!/Мне ваши бы глаза и языки – /твердь рухнула б!.. Она ушла навеки… /Да что я, право, мёртвой от живой/Не отличу? Она мертвее праха./Не даст ли кто мне зеркало? Когда/Поверхность замутится от дыханья,/Тогда она жива...\ [8, 221]
Даже такой краткий анализ перевода показывает нам, что перевод Бориса Пастернака заслуживает быть названным образцовым. Это тот редкий случай, когда уровень перевода равен уровню такого произведения, каким является «Король Лир» Уильяма Шекспира.


























Заключение
Тема «Шекспир и русская литература» имеет свою большую историю, написаны книги, статьи, диссертации. Культ Шекспира – в большей мере социологическое и социально-психологическое понятие, означающее доходящее до преклонения восторженное отношение к великому драматургу, формирование существенной культурной константы в национальных культурных тезаурусах. В шекспиризации ясно видно уже собственно филологическое явление, подтверждаемое текстами, другими конкретными литературными фактами. Он заключается в переходе от преклонения перед величием гения к широкому использованию в современной литературе (речь идёт о современности для писателя, вовлечённого в шекспиризацию) образа Шекспира, персонажей его произведений, его сюжетов, способов построения произведения, шире – шекспировской поэтики, а также прямых или косвенных цитат, аллюзий. Наконец, шекспиризм определяется как овладение шекспировским мироведением. Здесь речь идёт об овладении шекспировским масштабом, о понимании человека в ренессансных традициях титанизма, об истории как реализации подспудного могучего течения времени, мира как небезраличного спутника человечества. Путь становления шекспиризма можно проследить от его первых проблесков у А. П. Сумарокова, открывшего Шекспира для русского читателя, до самой вершины – творчества А. С. Пушкина. Некоторым великим писателям удаётся так глубоко укорениться в иноязычной, совсем другой культуре, что их можно назвать и представителями этой культуры [5, 4].
Исследованные нами переводы трёх поэтов: Михаила Кузмина, Осии Сороки и Бориса Пастернака органично влились в мировой шекспиризм и открыли неизведанные его стороны. Каждый из переводов представляет собой культурную ценность и отличается свежестью и своеобразием. Данное исследование позволяет нам заявить, что перевод М. Кузмина – это сочетание научного подхода и высокой поэзии, работа О. Сороки – новаторство, созвучное с Шекспиром словотворчество и, наконец, перевод Пастернака – это шедевр, равноценный своему оригиналу, в котором поэту удалось проникнуть в «плоть и кровь», тайные смыслы, дыхание и ритм великой пьесы У. Шекспира «Король Лир».



























Литература
1.Багно В. Е., Сухарев С. Л. Михаил Кузмин – переводчик / http://www.proza.ru/2010/03/28/862
2.Бояджиев Г. От Софокла до Брехта за сорок театральных вечеров. – 2-е изд. – М.: Просвещение, 1981. 336 с.
3.Гражданская З. Т. От Шекспира до Шоу: Англ. писатели XVI – XX вв. Кн. для учащихся. – М.: Просвещение, 1982 – 192 с., ил.
4.Квиннел П., Хамиш Дж. Кто есть кто в творчестве Шекспира. – Рурледж Лондон – Нью-Йорк / Дограф Москва, 1996.
5.Луков Вл. «Шекспир, Сумароков, Пушкин»/Литературная газета, №256, 13 марта 2010г.
6.Пастернак Б. Сочинения: В 2т. Т.2. Поэмы. Проза / Сост. А. Филиппова. –Тула: Филин, 1993. – 380 с. – (Миры)
7.Сорока О. Загадки Шекспира (Вечера с Евсеем Луничем) / lib.ru›SHAKESPEARE/shks_soroka.txt
8.Шекспир Вильям Полное собрание сочинений: В 14 т. Т. 10 / Художник А. Машезерская. Примечания А. Смирнова. – М.: ТЕРРА, 1995. – 544 с.: ил.
9.Шекспировские чтения 1978/под редакцией А. Аникста// Издательство «Наука» Москва 1981











21